Год 6745 пришел на русскую землю. Безбожный Царь. Рецензия. Иго ли это было

Анализа причин, по которым рязанский князь Юрий Игоревич решил напасть на войско Батыя, не дожидаясь поддержки других князей.

---И вышел против нечестивого царя Батыя и встретил его близ границ рязанских. И напал на Батыя, и начали биться с упорством и мужеством. И была сеча жестока и ужасна, и многие воины сильных Батыевых полков пали. И увидел царь Батый, что воинство рязанское беззаветно и мужественно сражается, и испугался. Да против гнева Божия кто устоит? А у Батыя войск великое множество: один <рязанец> бьется с тысячей, а два — со тьмою. .... И едва одолели их сильные полки татарские---

Это строки из знаменитого произведения «ПОВЕСТЬ О РАЗОРЕНИИ РЯЗАНИ БАТЫЕМ », рассказывающие о сражении рязанской дружины возглавляемой князем Юрием Игоревичем, с войском Батыя.

С одной стороны, казалось бы, нет ничего необычного, в том, что князь решил встретить врага прямо на границе своего княжества. Но с другой стороны в этом вопросе полно неясностей и темных пятен.

Во-первых, во всех источниках сообщается, что ставка Батыя была прямо возле южных границ Рязанского княжества, на реке Воронеж. Между тем, как от Рязани до тех самых южных границ не меньше 300 км, так что для того, чтобы дойти до нее, рязанской дружине, даже если она двинулась налегке, потребовалось бы не менее 8-12 дней. Стало быть, князь Юрий Рязанский принял решение на поход до того, как получил сведения о вторжении орды. В летописях не указано четко, что битва вообще произошла на рязанской земле. Да и сама фраза из Повести, «близ границ рязанских », по смыслу больше намекает на то, что сражение состоялось за пределами княжества.

Во вторых, несмотря на то, что в летописях, как впрочем, и в Повести, подчеркивается, что князь Рязанский, послал за помощью к князю Владимирскому, а тот не пришел, мы, тем не менее, знаем, что хотя князь Юрий Владимирский сам действительно не пошел, но он отправил на помощь своего сына Всеволода «со всеми людьми», то есть, как минимум, с сильной Владимирской дружиной, а также возможно с дружинами южных владимирских городов. Это войско уже 1 января было у Коломны. На путь от Владимира(400км) ей потребовалось бы 10-15 дней. Минимум. Плюс еще минимум неделя на сборы. Итого решение о походе на помощь Рязани было принято в первых числах декабря. То есть еще до начала осады Рязани, и возможно даже до того, как известия о вторжении Батыя достигли Владимира.

Кроме того, князь Юрий Рязанский ждал помощи и из Чернигова. Как я уже ранее отмечал, есть обоснованные предположения, что в Чернигов был послан за помощью Евпатий Коловрат, и что костяком его отряда как раз и была присланная на помощь черниговская дружина.

Почему же князь Рязанский даже не попытался дождаться помощи?

Частичный ответ на это дан в той же Повести . (Прошу прощения за большую цитату).

-В 6745 (1237) году, через двенадцать лет по принесении из Корсуня чудотворного образа, пришел безбожный царь Батый на Русскую землю со множеством воинов татарских и стал станом на реке на Воронеже, близ Рязанской земли. И прислал в Рязань к великому князю Юрию Ингоревичу Рязанскому послов без пользы для дела, прося десятины во всем: в князьях, и в людях всех сословий, и во всем.

И услышал великий князь Юрий Ингоревич Рязанский о приходе безбожного царя Батыя, и быстро послал в город Владимир к благоверному великому князю Георгию Всеволодовичу Владимирскому, прося у него либо помощи воинами против безбожного царя Батыя, либо чтобы он сам войска привел. Князь же великий Георгий Всеволодович Владимирский и сам войско не повел, и на помощь воинов не послал, желая сам, в одиночку, сразиться с Батыем.

И узнал великий князь Юрий Ингоревич Рязанский, что нет помощи от великого князя Георгия Всеволодовича Владимирского, и быстро послал за своими братьями: за князем Давыдом Ингоревичем Муромским, и за князем Глебом Ингоревичем Коломенским, и за Олегом Красным, и за Всеволодом Пронским и за другими князьями. И начали советоваться, и решили, что нечестивого надлежит утолить дарами.

И послал <князь Юрий> сына своего князя Федора Юрьевича Рязанского к безбожному царю Батыю с дарами и великими мольбами не воевать Рязанской земли. Князь Федор Юрьевич пришел на реку Воронеж к царю Батыю и принес ему дары и молил царя, чтобы не воевал он Рязанской земли. Безбожный царь Батый, будучи лжив и немилосерд, принял дары и неискренне обещал не ходить войною на Рязанскую землю. И грозился-хвалился воевать землю Русскую.

И начал просить у рязанских князей дочери или сестры себе на ложе. И кто-то из рязанских вельмож из зависти нашептал безбожному царю Батыю, что князь Федор Юрьевич Рязанский имеет княгиню царского рода, прекрасную собой. Царь Батый, лукавый и немилостивый по своему язычеству, обуреваем плотской страстью, сказал князю Федору Юрьевичу: «Дай мне, князь, познать красоту твоей жены!» Благоверный князь Федор Юрьевич Рязанский засмеялся и сказал царю: «Не годится нам, христианам, приводить тебе, нечестивому царю, своих женщин на блуд,— когда нас одолеешь, тогда и будешь властен над нашими женщинами».

И уберегся один из дядек князя Федора Юрьевича по имени Апоница, и глядя на блаженное тело, почестей достойного своего господина, и видя его брошенным, горько плакал, и взял любимого своего государя и похоронил тайно.

И поспешил к благоверной княгине Евпраксии и рассказал ей, как нечестивый царь Батый убил благоверного князя Федора Юрьевича. Благоверная княгиня Евпраксия <тогда> стояла в превысоком тереме своем и держала <на руках> любимое дитя свое князя Ивана Федоровича. И услышав столь смертоносные, полные горя слова, кинулась тут из превысокого своего терема с сыном своим князем Иваном на землю и разбилась насмерть.

И услышал великий князь Юрий Ингоревич об убийстве любимого сына своего князя Федора, других князей, людей посольских многих, убитых по приказу безбожного царя, и начал плакать, и с великою княгинею, и с прочими княгинями, и с братьями. И плакал весь город долго, и едва в себя пришли от великого того плача и рыдания.

И начал собирать войско и расставлять полки. Князь великий Юрий Ингоревич, видя братьев своих, и бояр, и воевод, храбро и мужественно гарцующих <верхом>, воздел руки к небу и со слезами сказал: «Огради нас от врагов наших, Боже, и от восстающих на нас избави нас, и спаси нас от сонма лукавствующих и от множества творящих беззаконие. Да будет путь их темен и скользок!

И сказал своим братьям: «О господа мои и братья! Если мы от руки Господней приняли доброе, то не стерпим ли и злое? Лучше нам смертью вечной жизни достигнуть, чем быть во власти язычников. И я, брат ваш, прежде вас изопью чашу смертную за святые Божий церкви, и за веру христианскую, и за отчину предка нашего Игоря Святославича!-

То есть тут мотивы князя просматриваются четко. Сын убит, невестка с внуком погибли, другие князья в помощи отказали, надежда только на себя, так что лучше умереть в бою да отомстить.

Тут мы должны напомнить, что Повесть о разорении Рязани , это литературное произведение, которое возможно вобрало в себя народные предания и легенды о нашествии Батыя. А для народных преданий есть определенная характерная черта, уже давно отмеченная исследователями: «Объективные мотивы слишком тонки для легенды, слишком мало понятны, слишком будничны, и вот она заменяет их личными »(Ганс Дельбрук. История военного искусства. Т1).

Какие же объективные причины, могли побудить князя Рязанского к тому, чтобы не дожидаясь помощи решиться на сражение?

А ответ заключается в следующих словах «И уберегся один из дядек князя Федора Юрьевича по имени Апоница». Этот « дядька», судя по всему, не только принес весть о гибели Федора Юрьевича, но и рассказал князю, о примерной численности орды, а главное, указал точное местоположение ее стана.

В чем заключалась основная трудность в борьбе со степными кочевниками? В том, что по кочевникам невозможно было нанести ответный удар. Они могли придти в любой момент, разорить и ограбить приграничные области и города, а при подходе основных военных сил княжества, уйти обратно в свои необъятные степи, где искать их было бессмысленно, а гоняться за ними самоубийственно. Успешные операции против кочевников удавались, только если удавалось как-нибудь зажать орду между осажденным ею городом и подошедшей на помощь армией, или допустим, удалось прижать ее к реке, переправа через которую в этом месте была невозможна. Но лучшим способом было, конечно же, атаковать ее стойбище. И тут князь узнает, что стойбище орды вот тут рядом, прямо у границ. И судя по всему, примерная численность кочевников показалась ему вполне приемлемой, чтобы попытаться их разгромить внезапным нападением. Потому я полагаю, что «дядька» назвал число в районе 5-7 тысяч максимум.

Князь действительно имел все основания полагать, что полторы-две тысячи тяжеловооруженных всадников внезапным нападением на стойбище, могут разгромить орду в пять-семь тысяч воинов.

Но то ли разведка кочевников оказалась на высоте, то ли боевое охранение не подкачало, то ли по какой либо случайности орда сама в то же самое время двинулась вперед, но внезапного нападения видимо не получилось. Остальное известно.

Спасибо за внимание.

Продолжение следует...

Давным давно фильм «Андрей Рублев» заставил задуматься целое поколение русской интеллигенции о ключевом вопросе русской истории: о месте веры в человеческой жизни. Странный вопрос по тем временам, да и по нашим тоже. С одной стороны, мы привыкли, что история – это контурная карта, на которой показано стрелочками, куда, в каком направлении движутся народы, руководимые своими вождями. С другой стороны, то, что история это еще и дом, в котором живут люди; и эти люди любят, ненавидят, радуются, плачут и верят – идея довольно банальная. И ни кто бы не заметил ничего особенного в «Андрее Рублеве», если бы не странный эффект: увиденная среди прочих человеческих чувств вера, оказалась не орудием угнетения темных масс, не личным мировоззрением, а движущей силой культуры. Загадочная сила свойственна кинематографу: бывает, что фильм обнаруживает самостоятельно такие идеи, которые авторы совсем не планировали в него заложить. «Царь» Павла Лунгина в этом отношении является прямым продолжением «Андрея Рублева» Тарковского, как с точки зрения темы, так и по этой способности приобретать неожиданные смыслы. Только вот ровно 40 лет понадобилось русской культуре, чтоб предпринять вторую попытку осмысления вопроса веры. Нетороплива наша духовность.

Лунгин, правда, будучи человеком скромным, не стал пытаться объять необъятного и резко сузил круг тем, затрагиваемых в фильме, поставив в центр актуальную именно сейчас проблему конфликта власти и веры, а если уж быть совсем точным – власти и неверия. Честно скажу, не ожидал я того впечатления, которое произвел на меня этот фильм. Что я мог бы увидеть нового? Исторические события, которые легли в основу фильма, мне хорошо знакомы, споры об Иване грозном уже навязли на зубах. Я ждал что-то в духе современной эпохи, этакого «неоклерикаризма», будь он неладен, фильма о взаимоотношениях двух святых. Кстати, я не оговорился: митрополит Филипп, официально канонизирован Православной Церквью; а царь Иоанн Васильевич Грозный – как бы современные богословы не смущались этим фактом – вплоть до революции был очень почитаемым простым народом «местночтимым» московским святым, заступником за несправедливо обиженных властями (Hic!). Итак, я настроился на фильм о святых – а увидел фильм о безбожии. Да еще какой! Весь советский научный атеизм, вся критика мракобесия, построенная на обличении пьяных попов и психиатрическом развенчании чудес, померкли в моих глазах. Безбожие взглянуло на меня с экрана. Я смотрел в бездну, а бездна смотрела в меня.

Яркие эпизоды с монологами и диалогами о Боге, со скрытыми и прямыми цитатами из Священного Писания, сам исторический фон позднего русского средневековья, эпохи по определению религиозной, напряженно верующей, – чего еще, казалось бы, нужно для фильма, пропагандирующего веру, разъясняющего ее глубинные основы нашему непросвещенному разуму? Предыдущий фильм Лунгина «Остров» тоже настраивал на ожидание православной сказки. А тут – как обухом по голове: все атрибуты религии есть, а веры нет. Я поначалу возложил вину на Янковского. Митрополит Филипп в его исполнении – отголосок Андрея Рублева в интерпретации Тарковского: мятущийся мягкотелый интеллигент шестидесятник. Однако фильм держится не на нем, а на Мамонове, играющем царя Иоанна Васильевича: тут и экспрессия, и православный типаж. Он как будто сошел со страницы жития какого-то юродивого, и всей внешностью свидетельствует о безудержной в своей непредсказуемости интерпретации христианства, свойственной русскому народу. Мамонов, как мне кажется, после фильма «Остров» стал, образцовым святым, ходячим иконой, идеалом нашей веры. Тут бы Лунгину и остановиться, но после фильма «Царь» Мамонов стал еще и ходячей Библией.

Лучшие эпизоды фильма, как правило, построены на перекличке с библейскими текстами. Когда-то русские интеллигенты черпали свои первые познания о Евангелии из «Мастера и Маргариты»; заинтересуйся они им сейчас, я бы посоветовал в качестве пособия фильм «Царь». В нем практически непрерывным потоком идут скрытые и явные цитаты из Священного писания, из Псалтыри и Нового завета. Цитировать священный текст совсем не обязательно дословно: достаточно передать дух события. Так, хотя нет впрямую ни одного слова взятого из Евангелия в разговоре царя с Варлаамом (Охлобыстиным) на мосту, но сомнения нет – история об искушении Христа в пустыни проглядывает сквозь этот эпизод. Однако ключевая книга для понимания той эпохи, личности Ивана Грозного, а следовательно и фильма – Апокалипсис. По всей картине разбросаны и прямые цитаты из него, и скрытые. Есть даже своеобразное толкование на эту книгу, которое звучит в разговоре Царя с девочкой, когда он объясняет ей, как будет выглядеть Спасенный град Иерусалим. Вот уж воистину ничего иного не скажешь – это апокалиптичный фильм.

Узнаваемость эпизода – залог его правильного понимания. Библия – основа христианства, и всей нашей европейской культуры. Даже те, кто не читали ее специально, способны узнать скрытые цитаты, в том числе и тогда, когда слова библейских персонажей вкладываются в уста персонажей исторических. Прием этот обычный, однако очень рискованный. Попытка спроецировать на себя эпизоды из Священного Писания, изобразить себя в роли его персонажа, невольно выворачивается самым непредсказуемым образом. В эпизоде в патриаршем саду, когда царь приходит обличить воевод, он пытается изобразить себя Христом, который указывал на Иуду словами: «Омочивший хлеб со мной в солило, тот предаст меня». Но при этом хлеб макают в мед не те, кто якобы предали, а сам царь, тем самым невольно указывая именно себя как на Иуду. Да и правда, не похож киношный Иван Грозный на Христа – так же как и святитель Филипп – хоть и пытается Лунгин провести такую аналогию, в эпизоде посещения опального митрополита царем и Малютой Скуратовым. Завуалированная цитата из Евангелия есть, слова Господа слышатся, а образа Его нет. И, вообще, нет в фильме Бога, как действующего лица, как персонажа. Главным отличием фильма религиозного от безбожного, является Его присутствие, прямое или опосредованное участие в сюжете. И говоря о Боге как персонаже, конечно, я имею в виду не актера Безрукова в роли Христа. У Бога есть много способов дать знать о своем присутствии человеку вполне обычными средствами, без всяких видений и театральщины.

Любой верующий знает, что вера, а не формальное исповедание, начинается с момента, когда человек ощутит в своей жизни присутствие кого-то еще, личности, которую не видят глаза, но присутствие которой несомненно для сердца, личности, с которой устанавливаются особые взаимоотношения. В основе этих отношений лежит разговор, реальный диалог, когда ты спрашиваешь, а Бог отвечает, и наоборот, Он спрашивает, а ты отвечаешь. Неоспоримым достоинством этого фильма является то, что в нем необыкновенно ярко показано, как происходит этот диалог. Иван Грозный почти непрерывно разговаривает с Богом, задает ему вопросы, просит. Уже первый эпизод фильма заканчивается его прямыми словами обращенными к Богу: «Дай знак, Господи, что любишь Ты меня, что не оставил Ты меня. Дай знамение» И весь дальнейший фильм, по сути дела, это непрестанное повторение этого вопроса. Мамонов постоянно по ходу фильма как бы вслушивается, а не отвечает ли ему Бог. Чем бы он ни занимался, о чем бы ни говорил сама манера речи, взгляд, периодически обращаемый внутрь себя, говорят об этом напряженном, почти маниакальном ожидании ответа от Бога. Только результат всегда один и тот же: Бог молчит.

Удивила меня, и даже по-настоящему поразила, сюжетная линия фильма, связанная с девочкой. Со свойственным мне предубеждением, я сразу настроился на ожидание чуда, и даже пытался его предугадать, вглядываясь в икону с целью узнать, какая она. Мне казалось, что это Божия Матерь Страстная. Я ошибся, но это не важно. Тем временем, чудеса действительно начались. Вот девочка пускает икону по воде, и та легким касанием обрушивает мост, на котором идет сражение. Настоящее чудо, и сердце играет, и как-то забывается, что опоры моста были уже подрублены и он вполне мог рухнуть и сам по себе. А вот другое чудо, уже не оставляющее сомнений. Девочка рассказывает Государю о том, как в лесу напал на нее медведь, но явилась Матушка Богородица и защитила ее от зверя, и, более того, обещала и впредь от «мишек» оберегать. Не мог ребенок ошибиться, дети не галлюцинируют. В кинематографе есть свои непреложные законы, и этот мистический и сентиментальный рассказ должен был стать прологом, к кульминационному моменту фильма. На площади перед дворцом разыгрывается суд Божий – суд, который скорее напоминает картинку из жития христианских мучеников, растерзанных зверями на песке Колизея, или из экранизацию романа «Камо грядеши?». Страшный зверь готов разорвать боярина и девочка, помня об обещании, данном Матерью Божией, бросается с иконой наперерез медведю... Обманула Богородица девочку.

Шепчет Царь молитвы, а Бог не отзывается, никак себя не проявляет; Господь молчит, а вот покойники говорят. Чем не чудо, когда мертвые обретают дар речи? Митька Курбатов приходит ночью к Царю, обличает его в том, что казнил он его, прежде чем боярин предал своего Государя. Бурный диалог завязывается в одной из самых эмоциональных сцен всего фильма, и очень показательный диалог, поскольку Царь разговаривает и за себя, и за того парня. Что это? Сумасшествие? Или такая форма спиритизма, когда дух покойника говорит через медиума? Или все-таки Иван Грозный сам с собой разговаривает? Мамонов так мастерски играет эту сцену, что только и остается гадать о природе этого диалога. А раз нет ясности – нет и веры в то, что точно слышен голос с того света. Чудо опять сомнительное выходит.

Истинный христианин должен радоваться всегда и везде. Истинный православный помнит, что Христос никогда не смеялся. Но как-то не хочется следовать ни тому, ни другому правилу. Радоваться нечему, а хмурым быть зазорно. Остается один выход – веселиться. Веселье, вообще, странное понятие: радоваться веселому человеку, не обязательно, ну а печалиться ему по определению невозможно. Очень наше это слово, и в нем сокрыт дух того, как мы понимаем православие – веру, от которой мы не ждем радости. В этом отношении очень показателен финал фильма: звонарь бьет в колокол и призывает народ: «Выходи на государево веселье!». Народ не отзывается. Так попытка создать прообраз Царства Небесного на земле натолкнулась на неожиданные препятствия: некому веселиться, одни убиты, другие боятся. Ночь, зимняя стужа, царь сидит один. Мрак, отчаяние и одиночество. И опять диалог, обращенный в пустоту: «Где мой народ? Боже милостив буди мне грешному!». Бог продолжает молчать, как будто Его нет. Чудо не происходит, «Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка». История рассказанная Лунгиным, кажется, не оставляет места надежде и вере. Хотя, кто знает, как сложится судьба этого фильма? Часто случается, что, лучшая пропаганда веры – это ее дискредитация.

Озеро Светлояр – одно из самых таинственных мест на Руси. Именно с этим озером связана красивая история о русской древности. Великий князь Георгий Всеволодович основал на берегу озера, как писалось в летописях, «на зело прекрасном месте» великолепный град Китеж. И когда монголо-татарские полчища подошли к стенам города, и в течение долгого времени не могли взять его штурмом, Господь, с небес узрев героизм русских воинов и обреченность города и желая избавить жителей от страданий, совершил чудо. Буквально на глазах татар город опустился на дно озера и исчез.
Град Китеж остался символом Святой Руси – непокоренным островком среди глобального пепелища. И город этот якобы живой. Есть некая особая тропа, по которой праведники, чистые помыслами, душой, могут в этот город попасть. Могут пройти буквально по воде и услышать малиновый звон колоколов, увидеть огни крестного хода, буквально пообщаться с жителями Китежа. И восстанет этот город только, когда либо наступит второе пришествие Христа на русскую землю, либо же Русь просто воскреснет во всей своей красе.

"И пришли безбожные татары на Сить против великого князя Юрия. Князь Юрий с братом своим Святославом, и с племянниками своими Васильком, и с воинами своими пошел против поганых. И встретились оба войска, и была битва жестокой.. И тут убит был князь Юрий, а Василька взяли в плен безбожные и повели в станы свои. А случилось это несчастье месяца марта в четвертый день..
А Василька Ростовского татары вели до Шерньского леса, принуждая его жить по их обычаю и воевать на их стороне. Но он не покорился им и не принимал пищи из рук их. Они же, жестоко мучив его, умертвили четвертого марта, в середину Великого поста, и бросили его тело в лесу. Был же Василек лицом красив, очами светел и грозен, храбр безмерно на охоте, сердцем легок, с боярами ласков. Крепко любил Василек слуг своих, мужество и ум в нем жили, правда и истина с ним ходили.."

Февральский набег орды на Владимирскую землю был стремителен; все города княжества пали один за другим, потому что защитников в них оставалось мало; они погибли под Коломной, в Москве, на подступах к Владимиру и самом Владимире, на Сити. И тем не менее почти каждый город брался с бою. Сил у Бату оставалось все меньше. Немалые тысячи их убыли сразу же по вступлении на русскую землю – не воздух же рассекала мечами сильная пограничная муромо-рязанская рать! Не все стрелы и камни со стен Рязани неделю летели мимо, не вся кипящая смола лилась во рвы. Недешево далась Субудаю победа под Коломной, не без жертв достались орде Исады, Ижеславец, Новый Ольгов, Москва, Стародуб на Клязьме, Суздаль, Боголюбов, Владимир, Кострома, Галич, Волок Ламский, Дмитров и другие города. Войско Субудая таяло на глазах. Большие потери понесла орда и на Сити, где "татары велику язву понесоша, паде бо и их немалое множество". Немалый урон был у орды и при взятии Твери и мучительном двухнедельном штурме Торжка.
В покоренных городах Руси орда не оставляла гарнизонов, и вот все войско скопилось в районе озера Селигер. Субудай размышлял. Он принес в жертву великому богу войны Сульдэ всех людей последнего непокорного города и весь полон, а сейчас, за эту ночь, надо было принимать важнейшее решение - какой дорогой идти к степи?
Главная задача победившего, но погибшего войска состояла теперь в том, чтобы уйти в степь и сохранить чингизидов - с их добычей. Субудай вспомнил, как сотня его воинов из маленького, общим пятидневным штурмом городка урусов, где всем коням не хватило корма, бросилась с пленным проводником в нетронутое лесное, селение и не вернулась. А разведка вскоре донесла, что увидела в большом и свежем древесном завале воинов с рассеченными головами и закаменевших от мороза коней с переломанными ногами. Он послал три карательные сотни, чтоб примерно наказать жителей этого жалкого селеньица, только оно было пустым - ни скотины, ни фуража, ни людей, а снега, валившие тогда день и ночь, перемели следы. Воины погрелись у горящих жилищ и вернулись ни с чем, потеряв среди древесных завалов еще несколько коней.
Скорей, скорей отсюда, пока снега не пропитались водой! Он, Субудай, готов был остаться в этих снегах навек, только б выбрались из них живыми его сыновья... Коней совсем нечем кормить, вся сухая трава вокруг и впереди сожжена. И урусы на сытых подкованных конях зальют эти путаные ледовые дороги кровью его воинов.
Редело войско, если эту медленную и беспорядочную цепочку спешившихся всадников с бредущими за ними костлявыми лошадьми еще можно было назвать войском. Вконец оголодали кони и обессилели люди..И вот на пути подарок - нетронутый город, где можно отдохнуть, обсушиться -обогреться, подкормить коней. Передовой отряд Субудая вышел к Козельску.

"Батый пошел к Козельску. Был в Козельске князь юный по имени Василий. Жители Козельска, посоветовавшись между собой, решили сами не сдаваться поганым, но сложить головы свои за христианскую веру. Татары же пришли и осадили Козельск, как и другие города, и начали бить из пороков, и, выбив стену, взошли на вал. И произошло здесь жестокое сражение, так что горожане резались с татарами на ножах; а другие вышли из ворот и напали на татарские полки, так что перебили четыре тысячи татар. Когда Батый взял город, он убил всех, даже детей. А что случилось с князем их Василием - неизвестно; некоторые говорили, что в крови утонул. И повелел Батый с тех пор называть город не Козельском, но злым городом; ведь здесь погибло три сына темников, и не нашли их среди множества мертвых."

Два месяца не мог взять этого маленького южнорусского городка Субудай. А последний штурм продолжался непрерывно три дня и три ночи - это был проверенный и надежный способ изматывания осажденных. Под прикрытием камнепада и прицельной стрельбы из-за щитов был преодолен ров. Осажденные не могли помешать - стрелы поражали их на разрушенных башнях и венцах стены, камни убивали и калечили даже за стеной, на внутренних подступах к ней.
”Разбившимъ градоу стеноу и возиидоша на вал Татаре. Козляне же ножи резахоуся с ними". Жуткая резня на внутреннем валу Козельска разрешилась в пользу осажденных враги отступили через пролом, в панике очистили перемет через ров. Наступила пауза в битве, потому что горожане еще один "светъ же створиша". И вот осажденные "исшедше изъ града, исекоша праща их"...
Летописец кратко сообщает о последней битве козельцев с татарскими полками, не уточняя подробностей.."Батый же взя городъ, изби вси и не от отрочатъ до сосущихъ млеко. О князи Васильи неведомо есть, и инии глаголяхоу, яко в крови оутоноулъ есть, понеже оубо младъ бяше есть, 12 летъ"
Когда в конце XIX века тянули через Козельск железную дорогу на Тулу, то при земляных работах посреди Батыева поля тронули груду человеческих черепов. Очевидно, задолго до Тамерлана, увенчивавшего свои победы пирамидами из голов побежденных, такая пирамида была сооружена близ стен Козельской крепости в мае 1238 года. Рабочие, десятники, инженеры тщательно собрали все трагические свидетельства события и в честью перезахоронили.
Рязань, Владимир, Суздаль, Переяславль-Залесский, Боголюбов да и все другие большие и маленькие русские города, стояли в те трагические дни насмерть, бились до последнего человека, способного держать в руках топор или меч, варить и лить со стен смолу, ковать багры и наконечники стрел, метать камни. Несчетные тысячи дружинников, воевод, ополченцев, мирных жителей и не меньше пятнадцати русских князей погибли в зиму 1237/38 года. Знаменитый русский историк XIX века А. И. Костомаров писал, что при нашествии орды на Русь "не сдался ни один город, ни один князь". Известный историк, академик М. Н. Тихомиров: "Мы не знаем русского города, который сдался бы на милость победителя".
А архимандрит Серапион Владимирский писал просто и трагично: "Кровь и отець и братья нашея, аки вода многа, землю напои... множайша же братья и чада наша в плен ведени быша; села наши лядиною проросташа, и величество наше смирися; красота наша погыбе; богатство наша... труд нашь погании наследоваше... земля наша иноплеменником в достояние бысть".
А кто и когда подсчитает, сколько людей было продано тогда в рабство в дальние страны: Никакая другая торговля на Черном море в XIV-XV веках не могла сравниться с поставкой рабов. В работорговле Золотой Орды с Египтом, Сирией, Италией и Францией основным товаром были русские женщины. Итальянцы закупали их в XIII веке а черноморских рынках в два раза больше, чем мужчин, а позже на одного раба брали четыре рабыни, причем неизменно по более высокой цене. В одном западноевропейском документе той поры названа самая большая цена, которая была заплачена за семнадцатилетнюю русскую девушку - 2093 лиры, а самый ходовой разноплеменный живой товар сбывался по цене 136-139 лир "за штуку". Тамошние законодатели в том же XIII веке разработали для рабов юридические нормы. Во Франции дети "белых татарок" - Марф, Марий, Катерин - считались рабами, если даже они рождались от брака со свободным человеком. А в Венеции провинившийся раб мог подвергнуться любой казни и пытке...
Далекое, горькое и страшное время... Вымирали в те лета города, исчезали села, нивы зарастали бурьяном и кустарником, забывались ремесла. Не прекращались набеги на уцелевшие города и села, междоусобные войны, разбой ушкуйников. Часть населения северо-восточной Руси уходила на Вятку, Устюг, Тотьму. Те же, кто оставался верным земле своих предков, нечеловеческими трудами и терпением закладывали будущее, копили ярость, которой со временем ничто уж не могло противостоять.
Однако просвещенная Западная Европа ничего не знала обо всем этом! Британцы, например, накопившие в домонгольские времена много сведений о Руси и даже вобравшие в свой язык некоторые русские слова, попросту забыли о нашей родине, два с половиной века истекавшей кровью. Самые образованные англичане даже в первой половине XVI века весьма смутно представляли себе, где вообще находится эта Руссия или Рутения, с князьями коей некогда почитали за честь породниться их короли. И как здесь не вспомнить слова Пушкина:
"Долго Россия была совершенно отделена от судеб Европы. Ее широкие равнины поглотили бесчисленные толпы Монголов, остановили их разрушительное нашествие. Варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока. Христианское просвещение было спасено истерзанной, издыхающей Россией, .. но Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна".

Давно это было, и, кажется, пора бы забыть об этом, да все как-то не забывается, как не забывается и последняя, чудовищная по разрушениям, война, и другая Отечественная, когда спустя почти шестьсот лет после нашествия восточной орды наполеоновское войско "двунадесяти языков" дочиста разграбило и сожгло Москву, а его "великий" предводитель перед отступлением распорядился взорвать Кремль со всеми его соборами, дворцами, колокольнями и башнями; ладно, пороху не хватило да фитили отсырели... А может быть и не нужно забывать... Ведь это - та память, которая рождает законную гордость за наших предков и за нашу великую историю. Это память, которая “cвязывает все со всем”, а значит помогает понять наше настоящее и наше будущее.

Через два года после перенесения иконы Николы Чудотворца, на Русь приходит безбожный царь Батый. Он становится со своим войском на реке Воронеже около Рязани. Батый посылает послов к рязанскому князю Юрию Ингоревичу, предлагая следующие условия: рязанский князь сразу же отдаст по десятой части всего - земли, людей, богатств. Юрий Ингоревич просит военной помощи у великого князя владимирского Георгия Всеволодовича. Георгий Всеволодович отказывается помочь, желая воевать с Батыем самостоятельно. Тогда Юрий Ингоревич созывает князей - своих ближайших соседей и родственников на совет, что же предпринять.

Рязанский князь посылает к Батыю своего сына Федора Юрьевича с дарами и просьбой не нападать на Рязанскую землю. Безбожный царь Батый был «льстив и немилостив». Приняв дары, он лживо обещает не нападать на Рязань, но при этом не оставляет своего намерения, более того, желает, чтобы рязанцы привели к нему «на блуд» жён и дочерей. Узнав от одного предателя, рязанского вельможи, что у самого Федора Юрьевича есть красавица жена, Батый обращается к нему с таким «предложением». Князь Федор Юрьевич отказывает Батыю, за что тот повелевает убить его и бросить тело князя на растерзание диким зверям и птицам.

Только одному слуге из свиты Федора Юрьевича удаётся скрыться от Батыя. Он-то и приносит страшную весть о гибели князя в Рязань. Услышав это, княгиня Евпраксия, жена Федора Юрьевича, бросается из окна высокого терема вместе со своим маленьким сыном Иваном Федоровичем. Княгиня и малолетний князь «заразися» до смерти. С тех пор икона Николы Чудотворца, находящаяся в Рязани, называется иконой Николы Заразского. Много часов стоит по всему городу плач.

«Отдохнув от плача», Юрий Ингоревич собирает своё войско. В битве с Батыем погибают многие князья. Тяжело ранят князя Олега Ингоревича. Увидев его, изнемогающего от ран, Батый предлагает ему перейти на свою сторону, а за это Батый прикажет его вылечить. Олег отказывается, за что хан приказывает разрубить его на куски.

Подойдя к городу, войско Батыя обступает его, и начинается непрерывная пятидневная битва. Причём если татарские воины сменяются, то жители Рязани бьются бессменно. Сражение заканчивается падением Рязани. Заняв Рязань, татары грабят и убивают жителей города. Так, они совершают великое святотатство - убивают в церкви княгиню Агрипину, мать великого князя, других княгинь и княжон, находившихся с ней, а также епископа и священников.

В это время брат рязанского князя Юрия Ингоревича Ингварь Ингоревич находится в Чернигове, вместе с ним - рязанский вельможа Евпатий Коловрат. Они спешат на помощь Рязани, но прибывают уже после её разорения. Евпатий собирает дружину и идёт сражаться с татарами. Он внезапно нападает на войско Батыя и «сечёт их без милости» так, что «мечи тупятся». Татары поражены храбростью и удалью русских и, в частности, доблестью Евпатия Коловрата. Шурин Батыя Хостоврул хвастает, что захватит Евпатия и русских дружинников живыми. Евпатий и Хостоврул сходятся в поединке, в котором русский богатырь рассекает Батыева шурина пополам «до седла». Татарам всё-таки удаётся убить Евпатия Коловрата, но они боятся его даже мёртвого. Автор указывает, что татары испытывают уважение к русским храбрецам, а царь Батый говорит: «Если бы у меня служил такой человек, то я бы его к себе приблизил».

Ингварь Ингоревич в это время оплакивает своих братьев, мать и родственников. Он приказывает найти трупы Юрия Ингоревича, Олега Ингоревича и других братьев, а также Федора Юрьевича, его жены и сына и хоронит их с христианскими почестями. Ингварь Ингоревич становится рязанским князем, а затем «обновляет» землю Рязанскую: строит заново церкви, монастыри, собирает людей. Автор заканчивает «Повесть...» так: «И стала христианам радость, ибо избавил их Бог крепкою рукою своею от безбожного царя Батыя».

Пересказала

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Шрифт:

100% +

Рзязанское порубежье, река Воронеж.
Декабрь 1237 г.

В год 6745. Убит был благоверный князь Федор Юрьевич Рязанский безбожным царем Батыем на реке на Воронеже.

Повесть о Николе Заразском

Отправляясь в ставку Батыя на реке Воронеж, князь Федор понимал всю ответственность возложенного на него поручения – молодому князю предстояло не только постараться как можно дольше задержать монгольское вторжение, но и узнать побольше сведений о новом противнике. В «Повести о разорении Рязани Батыем» об этом сказано так: «И послал сына своего князя Федора Юрьевича Рязанского к безбожному царю Батыю с дарами и мольбами великими, чтобы не ходил войной на Рязанскую землю ». Как видим, и дары, и мольбы были великие, т. е. князю Федору предлагалось любой ценой выиграть драгоценное время, которое было просто необходимо его отцу, чтобы собрать полки и главное – дождаться подхода суздальцев, которые помощь обещали и тоже начали собирать войска. И вот тут мы наблюдаем один интересный момент – в составе посольства автор «Повести» упоминает «других князей и воинов лучших» . Трудно сказать, что это были за князья, их имена даже не называются, а потому можно исходить из того, что в составе посольства был только один князь – Федор Юрьевич, а в помощь ему были даны отцовские бояре. А вот насчет «воинов лучших » уже интересно – вполне вероятно, что именно им было велено охранять молодого князя, с другой стороны, не дай Бог что случится, то что они смогут сделать против всей монгольской рати? А вот если исходить из того, что одной из целей поездки князя Федора к Батыю был сбор информации о неведомом рязанцам противнике, то все становится на свои места. Ибо кто, кроме этих «воинов лучших », мог оценить выучку и вооружение монгольских воинов, прикинуть их численность, разобраться в расположении войск, подметить сильные и слабые стороны военной организации. Подразумевалось, что пока князь с боярами будут заниматься дипломатическими переговорами, «воины лучшие » займутся совсем другими делами. Казалось, все продумал Юрий Ингваревич, все точно рассчитал, но только не рязанскому князю состязаться в коварстве с восточным владыкой. Батый действовал в типичной азиатской манере, а потому полностью переиграл своего русского оппонента.

Едва только хан узнал, что к нему едет посольство и кто его возглавляет, как он тут же решил, что князь Федор должен умереть – и дело не в том, что завоеватель испытывал к нему особую неприязнь. Просто Батый отдавал себе отчет в том, что рязанский князь наверняка собирает войска, что послал к соседям за помощью, и когда эта помощь придет, то справиться с объединенным русским войском будет очень непросто. А если он поведет на Русь свои тумены сейчас, то что помешает объединенному войску всей Рязанской земли засесть в стольном городе, выслать оттуда все не мужское население, а самим, опираясь на мощнейшие укрепления, держать оборону до подхода суздальской рати? Поэтому главной проблемой для хана перед походом на Северо-Восточную Русь было сделать так, чтобы русские рати вступали с ним в бой поодиночке. А Юрий Ингваревич, посылая сына в монгольскую ставку, хану этот шанс предоставил, потому что пошли он одних рязанских бояр, и возможно, все пошло бы по-другому. А так князь допустил ошибку, и Батый ею воспользовался, поскольку хан прекрасно понимал, что если князь Федор будет убит, то его отец это без последствий не оставит – значит будет шанс выманить рязанское войско из-за стен и дать им бой в чистом поле. А победив объединенную рязанскую рать, можно будет спокойно забирать все города княжества, поскольку защищать их будет некому, а затем дойдет очередь и до суздальцев, которые останутся в одиночестве перед всей ордой.

Скорее всего, именно так мог рассуждать Батый, когда рязанское посольство подъезжало к его ставке, только вот князь Федор еще не знал, что он уже не жилец на этом свете и все его усилия ничего не могут изменить. Но князь очень серьезно отнесся к выполнению своей ответственной миссии, а потому, представ перед ханом, стал задаривать его подарками и улещивать речами, не подозревая, что все уже решено. «Безбожный же, лживый и немилосердный царь Батый дары принял и во лжи своей притворно обещал не ходить войной на Рязанскую землю, но только похвалялся и грозился повоевать всю Русскую землю ». Автор «Повести» конкретно указывает на лживость монгольского хана, который принял дары и даже обещал не воевать Рязань, хотя для себя уже все давно решил и просто забавлялся с молодым князем, как кот с мышкой. И не случайно дальнейшие переговоры стали откровенным издевательством Батыя над русским посольством: «И стал у князей рязанских дочерей и сестер к себе на ложе просить» . А это уже было открытой провокацией и глумлением, поскольку хан наверняка знал, как относятся к супружеству русские православные князья и что большего оскорбления, чем он нанес князю Федору, придумать было трудно. Но не успокоился Батый на этом и продолжил зубоскальство, на этот раз уже конкретно против Федора: «царь Батый лукав был и немилостив, в неверии своем распалился в похоти своей и сказал князю Федору Юрьевичу: «Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей ».

Что же касается князя Федора, то он уже давно себя еле сдерживал, чтобы не оскорбить ответным словом зарвавшегося хана, поскольку понимал, что за ним сейчас стоит целое княжество, за судьбу которого он несет полную ответственность. Но когда дело коснулось его любимой жены, терпение рязанского князя лопнуло – чего, собственно, и добивался Батый. Федор Юрьевич был человеком смелым и сильным, с рогатиной хаживал в одиночку на медведя, а потому не было в его сердце страха перед наглым монголом, которого он при других обстоятельствах просто бы зашиб насмерть одним ударом кулака. Но ханский шатер был битком набит вооруженной до зубов стражей, и князь горько пожалел о том, что нет с ним меча, который бы он с удовольствием воткнул в толстый живот монгольского владыки, поскольку такие оскорбления смываются только кровью. И не имея возможности ответить делом на слова одуревшего от своей безнаказанности Батыя, посмотрел князь Федор в плоское монгольское лицо хана и сказал, как плюнул: «Негоже нам, русским князьям, вести к тебе, поганому, своих жен на блуд. Когда нас одолеешь, забирай себе все!» – и, развернувшись спиной к опешившему от неслыханной наглости Завоевателю, пошел прочь из шатра. Вся монгольская знать, что была там, ахнула от невиданной дерзости, дернулась было стража, чтобы догнать и прикончить наглеца, но взмахом руки хан их остановил: не здесь! Батый сидел красный, как свекла, мучительно переживая унижение, которому перед всей монгольской верхушкой его подверг рязанский князь, а потом подозвал начальника личной охраны и отдал приказ, чтобы дерзкий посол был наказан смертью. Князя Федора убили недалеко от шатра, а вместе с ним погибло и все русское посольство – лишь княжеский пестун Апоница сумел скрыться в суматохе, которая произошла, когда ханские тургауды с копьями и мечами кинулись на безоружных рязанцев. «Апоница укрылся и горько плакал, смотря на славное тело честного своего господина. И увидев, что никто его не охраняет, взял возлюбленного своего государя и тайно схоронил его ». Судя по всему, это произошло, когда орда снялась с места и двинулась на север, в сторону Рязани, а с другой стороны, монголы могли и сознательно не заметить побега княжеского пестуна – Батыю было надо, чтобы весть о случившемся дошла до князя Юрия как можно быстрее и подвигла того на необдуманные действия.

* * *

В «Повести о разорении Рязани Батыем» ясно сказано, что донес хану о красоте жены княжеской «некто из вельмож рязанских », он же упомянул и о том, что княгиня Евпраксия – родственница византийского императора. О самой Евпраксии и ее судьбе будет рассказано дальше, а здесь хотелось бы отметить, что свои люди у монгольского хана были везде – вполне возможно, что именно этот вельможа и донес Батыю, с какой целью едет в монгольскую ставку рязанское посольство…

«Только дым, земля и пепел…»

И пошел против нечестивого царя Батыя, и встретили его около границ рязанских, и напали на него, и стали биться с ним крепко и мужественно, и была сеча зла и ужасна.

Повесть о разорении Рязани Батыем

Убивая в своей ставке князя Федора Юрьевича, Батый знал, что делал, – он был практически уверен в том, что князь Юрий впадет в ярость, потеряет осторожность и выступит с войском к нему навстречу. От Рязани до реки Воронеж достаточно далеко, и пока князь Федор ехал в ставку хана, а потом Апоница добирался обратно, прошел немалый срок, и все это время рязанский князь не сидел сложа руки, а собирал войска. Пришли дружины из Мурома, Пронска, отряды из Переяславля-Рязанского, Белгорода, Ростиславля, Ижеславца, Перевитска, по деревням и весям собиралось ополчение. Ратные люди со всей Рязанской земли сходились к столице княжества, Юрий Ингваревич вооружал всех, кого мог, но был в этом и серьезный изъян – собирая все силы в один кулак, он оставлял без защиты другие города княжества. Но тут вот и подоспела скорбная весть: «И плакал город весь много времени. И едва отдохнул князь от великого того плача и рыдания, стал собирать воинство свое и расставлять полки ». С человеческой точки зрения князя Юрия понять можно, но как государственного деятеля – нельзя. И дело даже не в том, плох или хорош был план его нападения на монголов, а в том, что, решив под влиянием эмоций выступить против Батыя только с рязанскими полками, он прямо нарушал договоренность с князем Георгием. Ведь в случае его поражения суздальская рать оставалась на территории Рязанского княжества один на один с монгольской ордой, а поскольку дружина князя Романа Коломенского не была достаточно велика, то появлялась реальная угроза того, что и великокняжеская рать обрекается на поражение. И что хуже всего, создавалась возможность того, что владимиро-суздальские дружины будут вступать в бой с монголами по частям – часть у Коломны под командованием Всеволода Георгиевича и воеводы Еремея Глебовича, а часть под командованием Великого князя, только где и когда, пока было неизвестно. Одним удачным ходом – убийством рязанского князя – Батый вынуждал русские войска вступать в бой поодиночке и в невыгодных условиях. Монгольский хан сделал все от него зависящее, чтобы облегчить жизнь своим полководцам, и теперь все дело было за ними – от того, как темники и нойоны распорядятся его подарком, зависел весь успех похода на Северо-Восточную Русь.

Ну а что касается князя Юрия, то он, очевидно, считал, что шансы на успех у него есть, но все зависит от того, как быстро он сможет напасть на врага. Вполне возможно, что именно Апоница рассказал князю о том, что монгольские тумены стоят отдельно друг от друга, и у Юрия Ингваревича возникла мысль разбить их поодиночке. Правда, вряд ли пестун Федора Юрьевича мог сообщить какие-либо сведения о точной численности монгольских войск, сам князь, который должен был постараться все это подробно выяснить, был убит, а потому Юрий Рязанский в какой-то степени действовал вслепую. Город плакал по князю Федору много времени, а вот его отец, одержимый жаждой мести, – нет, некогда ему было слезы долго лить, он даже не стал посылать за князем Романом в Коломну, поскольку хотел как можно быстрее ударить по монгольским станам. Но самое удивительное, что и Батый, который хоть и ожидал этого удара рязанских полков, оказался застигнут врасплох – настолько быстро и неожиданно все произошло. Трудно сказать, кто из князей поддержал это решение Юрия Ингваревича, а кто нет, известно нам одно – объединенные дружины Рязанской земли выступили против степняков. Нападать на монголов было решено в одном переходе от Рязани, используя условия местности и фактор внезапности, – трудно сказать, как поступил бы князь Юрий, если бы орда не встала на отдых на равнинной местности, к которой вплотную подходили леса. Но все складывалось так, как князь хотел, а потому первое столкновение между русскими полками и монголами зимой 1237 г. стало лишь вопросом времени.

* * *

Рязанская рать выступила из города под вечер – в последних отблесках вечерней зари из темного прохода в надвратной башне сплошным потоком изливались конные дружины и медленно двигались на юго-запад. Гордо реяли рязанские стяги, лес копий покачивался над растянувшейся колонной, ярким блеском вспыхивали в предзакатных лучах солнца панцири и шлемы дружинников. Следом за всадниками топала пешая рать – впереди, забросив за спину большие червленые щиты, шли закованные в кольчуги княжеские пешцы, а за ними двигалось ополчение, набранное по городам и весям Рязанской земли. В овчинных полушубках, вооруженные тяжелыми секирами, рогатинами и луками, мужики нестройно топали по дороге, и редко в их рядах мелькали шлем или кольчуга. Весь город высыпал на городские валы провожать воинство, и долго еще горожане всматривались вдаль, даже когда ночь окутала землю, они продолжали стоять на стенах, разгоняя ночной мрак светом сотен факелов.

А князь Юрий вел свои полки с таким расчетом, чтобы прибыть к татарским становищам до рассвета и дать своим людям передохнуть перед боем, поскольку сражение обещало быть долгим и жестоким. Далеко вперед ушли рязанские дозоры, которые состояли из местных охотников и знали окрестности как свои пять пальцев, – их задачей было убрать вражеские караулы и позволить русской рати без помех выйти на рубежи для атаки. Монгольские сторожевые посты резали быстро и сноровисто, без лишнего шума и криков, а мертвые тела оттаскивали в кусты и забрасывали снегом. Получив известие о том, что путь впереди чист, Юрий Ингваревич повел свою рать несколькими дорогами через лес, распорядившись, что если какой из отрядов первый выйдет на лесную окраину, то в поле не выходить, а ждать, когда подойдут остальные. Князь видел, что времени у него еще достаточно, и когда рязанские дружины подошли к кромке леса, он велел всадникам спешиться и немного отдохнуть перед началом атаки. Выехав в поле, князь Юрий увидел вдалеке монгольский стан – тысячи костров озаряли темное ночное небо, приглушенный гул растекался по равнине. Но рязанский князь знал от разведчиков, что за этим станом находится еще один, а за ним другой, и сколько их всего, одному богу известно, поскольку рязанское войско столь стремительно выступило навстречу врагу, что Юрий Ингваревич так толком и не знал, сколько же всего степняков пришло в его землю. Понимая, что скоро наступит рассвет, князь распорядился выходить из леса и наступать на врага.

Стараясь не шуметь, из-за деревьев медленно выезжали конные гридни, выравнивали ряды, за ними, уминая ногами снег, выходили пешие ратники, которых, приглушенно ругаясь, десятники и сотники выстраивали в густые шеренги. Закончив построение, рязанское войско медленно двинулось через поле туда, где, ничего не подозревая, дремали в своих юртах монголы. В небе ярко сверкнул месяц – это внезапно налетевший ветер разогнал облака, а затем его резкий порыв развернул княжеские стяги и знамена. И тут рязанцев заметили – ночь взорвалась от грохота монгольских барабанов, степняки выбегали из юрт и шатров, хватали оружие, прыгали на коней и мчались к своим сотням и десяткам. Князь Юрий поднял копье и указал им на темнеющий в глубине поля монгольский стан – рязанская рать, ускоряя движение, двинулась вперед. Первыми, постепенно набирая разбег, шли княжеские дружины, за ними, щетинясь копьями и рогатинами, двигались ряды пеших воинов. Взревел княжеский боевой рог, и гридни, пришпорив коней, пошли в атаку – снег полетел в разные стороны из-под копыт лошадей, а стальная волна всадников покатилась навстречу такой же монгольской волне, идущей от лагеря. Бешено неслись по полю кони русских дружинников, вновь звучали рязанские боевые трубы, и гридни опустили копья, целясь в приближающихся степняков и выбирая себе соперника. С лязгом и грохотом две конные лавины столкнулись на заснеженном поле, сотни монгольских всадников вылетели из седел, не выдержав прямого копейного удара рязанских воев, не меньшее число повалилось на землю вместе с конями, не устояв против таранного натиска дружинников. Большую часть оказавшихся на земле нукеров просто затоптали копытами, а тех, кто уцелел, добивали пешие ратники, закалывая супостатов рогатинами и засапожными ножами. Боевые порядки монголов рассыпались, а те, кто уцелел, стали разворачивать коней и обращаться в повальное бегство – преследуя врага, рязанцы ворвались в их становище. Князь Юрий, однако, запретил своим воинам в нем задерживаться и, понимая, что залог успеха заключается в быстроте действий и стремительности натиска, повел своих воев дальше. Кто-то подпалил несколько юрт и шатров, и яркое пламя ударило в темное небо, постепенно разбегаясь по всему монгольскому лагерю.

Выведя свои войска из вражеского стана, рязанский князь вновь развернул дружины и повел их по направлению к следующему лагерю – навстречу ему под грохот барабанов начала движение построенная в боевые порядки монгольская конница, которую тысячники сумели вывести в поле. Рязанские гридни сразу же пустили своих коней в галоп, надеясь достичь монгольских рядов прежде, чем кочевники натянут луки. Прибегнуть к своей любимой тактике – выпустить стрелы и обратиться в бегство – степняки не могли, поскольку за их спиной находились юрты, шатры и телеги с добром. Натянув луки, нукеры выпустили стрелы, и десятки дружинников вылетели из седел, кони же их продолжали мчаться вперед, волоча за собой зацепившиеся ногой за стремена тела всадников. Второй выстрел кочевники сделать не успели, а потому, рванув из ножен сабли и кривые мечи, помчались навстречу рязанцам, надеясь остановить их яростный натиск. Столкнувшись со стальным строем гридней, монгольские ряды разлетелись, словно глиняный горшок от удара о стену, а сами нукеры словно горох рассыпались в разные стороны. Рязанские дружины втоптали в снег передовые шеренги монгольских багатуров и, преследуя убегающих, ворвались в очередное становище. Сметая все на своем пути, рязанцы прошли его насквозь и вновь оказались в поле, где резко осадили коней, – прямо на них шла туча готовых к бою степняков, ханские темники оправились от неожиданности и теперь уверенно руководили боем. Ночь подошла к концу, наступило хмурое декабрьское утро, и монгольские полководцы теперь могли увидеть, насколько они превосходят врага в численности.

Но и князья рязанские поняли, что если они останутся стоять на месте, то их просто задавят массой, а потому князь Юрий поднял над головой боевой топор и повел своих всадников в новую атаку. Кони дружинников уже устали и шли значительно медленней, копья гридней были изломаны в предыдущих схватках, и потому шанс с ходу опрокинуть монголов был невелик, но иного выхода у рязанцев не было. Два войска схлестнулись в рукопашной схватке – русские воины рубили степняков мечами, били палицами и шестоперами, а монголы отчаянно секли гридней саблями, кололи копьями и расстреливали из луков. Какое-то время бой шел на равных, но к степнякам подходили все новые и новые отряды, и русский строй дрогнул, а затем подался назад – исколотый копьями повалился с коня Всеволод Пронский, а его гридни начали разворачивать коней. Но тут накатил вал пешей рязанской рати и накрыл монголов – храбрых багатуров поднимали на рогатины, били окованными железом дубинами, ударами тяжелых двуручных топоров разрубали шлемы и доспехи нукеров. С засапожными ножами в руках ратники кидались под монгольских лошадей, вспарывали им брюхо и подсекали ноги, а самих всадников стаскивали с седел и добивали на земле. Не выдержав яростной атаки, кочевники развернули коней и бросились наутек – так яростен и страшен был натиск пеших рязанских воев, – а князь Юрий почувствовал вкус победы.

Но до победы было еще далеко – справа и слева, не вступая в бой, рязанские полки обходили свежие монгольские тумены, в глубине равнины темнели густые ряды приближающейся конницы, и Юрий Ингваревич начал осознавать, что все может кончиться очень плохо. Его план разбить монгольскую орду по частям явно не удался – рязанцам просто не хватило на это сил, а потому надо было думать уже о том, как бы спасти русскую рать от приближающего разгрома. Серое зимнее небо затянуло тучами, повалил густой, крупный снег, и Юрий Ингваревич решил, что в этой непогоде ему удастся отвести войска к лесу, где монголы не смогут их достать. Рязанская рать стягивалась в кулак, князья и воеводы пересаживались на запасных коней, чтобы вновь вести свои дружины в бой, только на этот раз речь шла уже не о победе, а о собственном спасении. Тело Всеволода Михайловича положили поперек седла и крепко привязали веревками, надеясь отвезти в Пронск и достойно захоронить. Многие гридни, потерявшие лошадей, встали в ряды ополченцев, укрепляя передние шеренги, и рязанская рать двинулась через залитое кровью поле, заваленное телами тысяч павших воинов.

Однако старый Субудай, который руководил сражением с монгольской стороны, не собирался выпускать рязанского князя из той ловушки, в которую тот сам себя завел, – тысячи конных лучников, вынырнув из-за снежной пелены, обрушили на русское войско настоящий ливень стрел. Люди падали десятками на окровавленный снег, потери начали расти с катастрофической быстротой, а до спасительного леса было не близко. Дружинники прикрывались большими миндалевидными и круглыми щитами, стрелы отскакивали от их шлемов и панцирей, а вот ополченцам приходилось нелегко – без кольчуг и доспехов, с самодельными щитами они были обречены. Длинные монгольские стрелы прошивали овчинные полушубки, насквозь пробивали меховые шапки, раскалывали деревянные, обтянутые шкурами щиты – но рязанцы упорно продолжали идти к лесу, устилая свой путь телами павших. Видя, что наскоками конных лучников противника не сломить, Субудай меняет тактику – монгольские всадники скрылись за снежной завесой, и земля загудела от топота идущей в атаку тяжелой кавалерии. Рязанские ратники теснее сомкнули ряды, и их строй мгновенно ощетинился рогатинами и копьями – монголы ударили разом и со всех сторон. В страшной рукопашной схватке русские отбросили монгольских багатуров, но на смену потрепанным тысячам шла новая волна степняков, а за ней готовились вступить в бой новые сотни свежих бойцов. Сеча не затихала ни на минуту, гридни и ополченцы навалили перед строем целый вал из убитых людей и лошадей, но русских воев становилось все меньше и меньше, а те, кто еще сражался, валились с ног от усталости. Под ударами стрел и копий свалился из седла на истоптанный снег Юрий Муромский, Олега Красного, который изнемогал от многочисленных ран, выдернули арканом из седла и утащили в полон, а князь Юрий, лишившись коня, стоял в первом ряду и рубился мечом, как простой ратник. Возможно, в эти последние минуты своей жизни он осознал, какую страшную ошибку допустил, решившись сразиться с Батыем в чистом поле один, без суздальских полков. Что этим поступком он обрек на погибель не только себя, князей-родственников и рязанскую рать, а всю свою землю, свой любимый город и всю Северо-Восточную Русь, поскольку владимирские дружины будут биться с ордой в одиночку. И когда монголам, наконец удалось развалить рязанский строй и разбить битву на десятки отдельных схваток и столкновений, для Юрия Игоревича все было кончено. Под ударами кривых мечей нукеров рязанский князь пал на поле брани, а княжеский стяг рухнул на снег и был затоптан копытами коней торжествующих победителей. Битва закончилась, монголы преследовали и рубили немногих пытавшихся спастись в лесу, а по полю сражения уже ездили многочисленные всадники, высматривая раненых рязанских воинов и добивая их ударами копий. После этого побоища Рязань была обречена.

* * *

При описании боевых действий на подступах к Рязани основным источником мне служила «Повесть о разорении Рязани Батыем», и вот почему. Дело в том, что летописные известия о событиях, которые предшествовали взятию города, довольно скупы и противоречивы. Лаврентьевская летопись о битве молчит, и, исходя из ее текста, получается, что князь Юрий погиб во время штурма города вместе со всей своей семьей, а полевого сражения с монголами как будто и не было. Еще более путаны и невнятны сообщения Ипатьевского летописного свода, но это как раз вполне объяснимо, поскольку интересующие нас события были описаны в Галицко-Волынской летописи, которая являлась одним из разделов этого свода. Галицкий летописец явно не обладал всей полнотой информации о рязанской трагедии, да и к князьям Северо-Восточной Руси был настроен негативно. Опять же, очень непонятным является следующее его сообщение о монгольском вторжении в рязанские пределы: «Первое их нашествие было на Рязанскую землю, и взяли они приступом город Рязань, выманили обманом князя Юрия и привели к Пронску, ведь княгиня его была в то время в Пронске. Обманом выманили и княгиню, и убили князя Юрия и его княгиню ». И здесь возникает логичный вопрос – а откуда в таком случае монголы выманили князя Юрия, если к этому времени взяли Рязань приступом? Он что, ушел в леса и скрылся там, как партизан? И что делала в это страшное время княгиня в Пронске, ведь Рязань была столицей, да и укрепления ее были куда мощнее! К тому же в Лаврентьевской летописи указано четко, что сначала был взят Пронск, а затем Рязань: «начали завоевывать Рязанскую землю, и пленили ее до Пронска, и взяли все Рязанское княжество ». Но ключевым, на мой взгляд, является сообщение Тверской летописи: «Князь же Юрий Рязанский заперся в городе с жителями, а князь Роман отступил к Коломне со своими людьми. И взяли татары приступом город двадцать первого декабря, на память святой мученицы Ульяны, убили князя Юрия Ингваревича и его княгиню …» Здесь особо интересен тот момент, где автор заостряет внимание на том, с кем именно рязанский князь заперся в городе – с жителями, а не с войском, а также то, что коломенская дружина в обороне столицы княжества не участвовала. А это могло произойти только в одном случае – если рязанское войско было уничтожено монголами, а полк князя Романа в этом бою участия не принимал, поскольку именно он вскоре вместе с суздальскими полками вступит в битву с захватчиками под Коломной. Вряд ли полководцы Батыя дали бы уйти с поля боя Роману Ингваревичу, а тем более увести с собой боеспособные войска, ведь до Коломны идти очень далеко, а используя численное преимущество и превосходство в маневренности, степняки могли бы уничтожить этот отряд на марше. Это же подтверждается и Новгородской летописью, где четко сказано, что Рязань сражалась сама по себе, а «князь же Роман Ингваревич стал биться против них (монголов) со своими людьми ».

Что характерно, в «Повести о разорении Рязани Батыем» подобных нестыковок не наблюдается, и каждое действие поддается логическому объяснению – монгольский хан убийством сына спровоцировал рязанского князя на бой в невыгодных условиях, а уничтожив рязанское войско в чистом поле, заодно уничтожил и намечавшийся военный союз между Рязанью и Владимиром-Суздальским. Князь Роман Ингваревич в числе участников битвы не назван, а что касается Глеба Коломенского, упомянутого автором «Повести», как отметил академик Д.С. Лихачев, «последний упоминается не во всех списках и по летописи не известен ». К слову сказать, именно в княжеских именах автор и создает путаницу – вместо муромского князя Юрия, он называет его отца Давида, умершего в 1228 г., а князя Олега Красного, не брата, как в «Повести», а племянника князя Юрия попавшего в плен к Батыю, объявляет казненным по приказу хана. В действительности Олег находился в плену до 1252 г., вернулся в свое княжество и умер в марте 1258 г., будучи рязанским князем. Тщательно анализируя повесть, Д.С. Лихачев сделал очень интересное наблюдение: «Автор имел в своем распоряжении Рязанскую летопись, современную событиям, весьма вероятно, краткую, без упоминания имен защитников Рязани. Отрывки именно этой летописи дошли до нас в составе Новгородской первой летописи. Вот почему между рассказом Новгородской первой летописи о событиях нашествия Батыя и «Повестью о разорении Рязани» имеются буквальные совпадения. Впоследствии эта летопись была утрачена в самой Рязани ». А поскольку имена князей в летописи не указывались, а автор точными сведениями о них не располагал, то и возникла та самая путаница.

Но все дело в том, что другим источником, которым пользовался безымянный автор при написании своего произведения, были народные сказания и местные предания. Академик Лихачев считал, что сама «Повесть» была составлена в первой половине XIV века, когда все легенды, касающиеся монгольского нашествия, были на слуху. «Именно они-то не только дали автору «Повести» основные сведения, но и определили художественную форму «Повести», сообщив ей и местный колорит, и глубину настроения, отобрав и художественные средства выражения ». Поэтому, на мой взгляд, именно сочетание народных преданий вместе со сведениями официального летописания и делают «Повесть о разорении Рязани Батыем» самым важным источником по изучению той катастрофы, которая произошла зимой 1237 г. на рязанской земле.

Теперь что касается самого сражения – в том, что именно рязанские полки атаковали монголов, сомневаться не приходится, в «Повести» о действиях князя Юрия прописано четко: «И пошел против нечестивого царя Батыя, и встретили его около границ рязанских, и напали на него». На мой взгляд, нет смысла трактовать «границы рязанские» так, как будто сражение произошло на реке Воронеже, куда его стараются иногда поместить. Да, ставка Батыя была на реке Воронеже, но не более того, вести в такую даль свои полки у князя Юрия нужды не было никакой, в открытой степи монголы просто раздавили бы рязанцев и не заметили. Скорее всего, определенную путаницу вносит сообщение Тверской летописи – «Князья же рязанские, Юрий Ингваревич, и братья его Олег и Роман Ингваревичи, и муромские князья, и пронские решили сражаться с ними, не пуская их в свою землю. Вышли они против татар на Воронеж и так ответили послам Батыя: «Когда нас всех не будет в живых, то все это ваше будет ». Здесь автор все свалил в кучу – посольство на реку Воронеж князя Федора и его ответ Батыю, совещание рязанских князей и сбор объединенной рати, поход навстречу монголам и… А вот о самом главном – о сражении – ни слова, как будто его и не было! Исходя из текста, получается, что, собрав полки со всей Рязанской земли, ее князья привели их на реку Воронеж, еще раз оскорбили монгольского хана, а потом разошлись по своим уделам. И после этого послали гонцов к князю Георгию с просьбой о помощи! Просто нелепица какая-то. Если же следовать «Повести», то все становится на свои места, во всех действиях видна логика и смысл – границы рязанские можно понять и так, что бой происходил недалеко от города. А раз Юрий Ингваревич сам атаковал врага, да еще нанес ему большие потери: «Много сильных полков Батыевых пало », то, скорее всего, ему удалось застать противника врасплох. А это было возможно только в одном случае – если князь Юрий сумел скрытно подвести и развернуть свои войска, что в степи было сделать практически невозможно. И раз так, то само действие должно было разворачиваться там, где есть леса, а такое место действительно было – большие лесные массивы находились к югу от Рязани, в 16–19 км от города, где они находятся и сейчас, только в XIII веке их площадь должна была быть значительно больше.